И видели мы все явленье эпопеи… Библейским чем-то, средневековым, Она в четыре дня сложилась с небольшим В спокойной ясности и красоте идеи!
И в первый день, когда ты остывал И весть о смерти город обегала, Тревожной злобы дух недоброе шептал, И мысль людей глубоко тосковала…
Где вы, так думалось, умершие давно, Вы, вы, ответчики за раннюю кончину, Успевшие измять, убить наполовину И этой жизни чистое зерно!
Ваш дух тлетворный от могил забытых Деянье темное и после вас вершит, От жил, в груди его порвавшихся, открытых, От катафалка злобно в нас глядит…
И день второй прошел. И вечер, наступая, Увидел некое большое торжество: Толпа собралась шумная, живая, Другого чествовать, поэта твоего!.. Гремели песни с освещенной сцены, Звучал с нее в толпу могучий сильный стих, И шли блестевшие огнями перемены Людей, костюмов и картин живых…
И в это яркое и пестрое движенье, Где мягкий голос твой — назначен был звучать, Внесен был твой портрет, — как бледное виденье, Нежданной смерти ясная печать! И он возвысился со сцены — на престоле, В огнях и звуках, точно в ореоле… И веяло в сердца от этого всего Сближением того, что живо, что мертво, Рыданьем, радостью, сомненьями без счета, Всей страшной правдою «Бесов» и «Идиота»!.. Тревожной злобы дух — он уставал шептать! Надеяться хотелось, верить, ждать!..
Три дня в туманах солнце заходило, И на четвертый день, безмерно велика, Как некая духовная река, Тебя толпа в могилу уносила… Зима, испугана как будто, отступила Пред пестротой явившихся цветов! Качались перья пальм и свежестью листов Сияли лавры, мирты зеленели! Разумные цветы слагались в имена, В слова, как будто говорить хотели… Чуть видной ношею едва отягчена, За далью серой тихо исчезая, К безмолвной лавре путь свой направляя, Тихонько шла река, и всей своей длиной Вторила хорам, певшим: «Упокой!» В умах людских, печальных и смущенных, Являлась мысль: чем объяснить полней — Стремленье волн людских и стягов похоронных, — Как не печалью наших тяжких дней, В которых много так забитых, оскорбленных, Непризнанных, отверженных людей? И в ночь на пятый день, как то и прежде было, Людей каких-то много приходило Читать Псалтырь у головы твоей… Там ты лежал под сенью балдахина, И вкруг тебя, как стройная дружина Вдруг обратившихся в листву богатырей, Из полутьмы собора проступая И про тебя былину измышляя, Задумчивы, безмолвны, велики, По кругу высились лавровые венки! И грудой целою они тебя покрыли, Когда твой яркий гроб мы в землю опустили… Морозный ветер выл… Но ранее его Заговорила сдержанная злоба В догонку шествию довременного гроба! По следу свежему триумфа твоего Твои товарищи и из того же круга, Служащие давно тому же, что и ты, — Призванью твоему давали смысл недуга, Тоске предвиденья — смысл тронутой мечты! Да, да, действительно — бессмертье наступало, Заговорило то, что до того молчало И распинало братьев на кресты!
И приняла тебя земля твоей отчизны; Дороже стала нам одною из могил Земля, которую, без всякой укоризны, Ты так мучительно и смело так любил!
КОЛЛЕЖСКИЕ АСЕССОРЫ
В Кутаисе и подле, в окрестностях, Где в долинах, над склонами скал, Ждут развалины храмов грузинских, Кто бы их поскорей описал…
Где ни гипс, ни лопата, ни светопись Не являлись работать на спрос; Где ползут по развалинам щели, Вырастает песчаный нанос;
Где в глубоком, святом одиночестве С куполов и замшившихся плит, Как аскет, убежавший в пустыню, Век, двенадцатый счетом, глядит;
Где на кладбищах, вовсе неведомых, В завитушках крутясь, письмена Ждут, чтоб в них знатоки разобрали Разных, чуждых людей имена, —
Там и русские буквы читаются! Молчаливо улегшись рядком, Все коллежские дремлют асессоры Нерушимым во времени сном.
По соседству с забытой Колхидою, Где так долго стонал Прометей; Там, где Ноев ковчег с Арарата Виден изредка в блеске ночей;
Там, где время, явившись наседкою, Созидая народов семьи, Отлагало их в недрах Кавказа, Отлагало слои на слои;
Где совсем первобытные эпосы Под полуденным солнцем взросли, — Там коллежские наши асессоры Подходящее место нашли…
Тоже эпос! Поставлен загадкою На гробницах армянских долин Этот странный, с прибавкою имени Не другой, а один только чин!
Говорят, что в указе так значилось: Кто Кавказ перевалит служить, Быть тому с той поры дворянином, Знать, коллежским асессором быть…
И лежат эти прахи безмолвные Нарожденных указом дворян… Так же точно их степь приютила, Как и спящих грузин и армян!
С тем же самым упорным терпением Их плывучее время крушит, И чуть-чуть нагревает их летом, И чуть-чуть по зиме холодит!
Тот же коршун сидит над гробницами, Равнодушен к тому, кто в них спит! Чистит клюв, обагренный добычей, И за новою зорко следит!